Рассказ медсестры о командировке на СВО

Рассказ медсестры о командировке на СВО. Прочитайте, не пожалеете. Этих специалистов на некоторых участках фронта невероятно мало. Поэтому их здесь не просто уважают, а боготворят и берегут как зеницу ока. Таким штучным специалистом оказалась 60-летняя москвичка Любовь - сестра-анестезист. В конце прошлого года она собрала чемодан и отправилась на «первую линию», в полевой госпиталь СВО, куда раненных солдат привозят прямо из окопов. «Там все очень сложно. Если бы я увидела это в кино, то подумала бы, что придумали…» - Как вообще восприняли новость о начале СВО? - С тревогой. Когда это все начиналось в 2014 году на Донбассе, для нас, обычных людей, это все было тоже ужасно, но далеко. Мы сочувствовали, но это была просто картинка в телевизоре. А вот год назад беду ощутили уже в каждом доме, каждой семье. - В вашей тоже? - У меня очень большая и очень дружная семья. И у меня самые замечательные мальчишки: два зятя, сын. Никто из них не захотел прятаться или куда-то уезжать. Этот вопрос просто не поднимался, хотя возможности были... В сентябре мобилизовали зятя. Моя дочь тогда только родила, на руках еще один маленький ребенок - полтора года. Нашего Колю примерно с месяц готовили в Москве, а потом отправили на фронт. Когда зятя отправили начались переживания. Это все настолько стало близко. Я не знала, чем могу помочь и что с этой тревогой делать дальше. - И вы решили поехать туда? - Первым из нашей реанимационной бригады поехал наш заведующий. Его вызвали в департамент здравоохранения и спросили, не хочет ли он съездить на две недели в командировку. Он поехал, хотя тоже мог отказаться, потому что он заведующий и на нем огромный пласт работы. Когда он вернулся, мы тоже стали искать пути, как и чем можно еще помочь. В процессе выяснилось, что можно поехать волонтером от «Единой России». Я связалась с кураторами и попросила направить меня в Луганск, к зятю. Вечером мне перезвонил куратор и говорит: «Знаете, в Луганске более-менее есть силы. А на самом деле, очень требуются люди на «первую линию». Там все сложно, людей не хватает». Я сразу согласилась. - Вам не было страшно на «первую линию»? - Знаете, не боятся только дураки. Конечно, страшно. Была даже мысль: «Господи, куда я еду?…» У нас была команда из пяти человек. Кроме меня, из Москвы поехал врач-анестезиолог, молодой совсем, ему лет 27, не больше. Я сначала на него поглядывала с опасением, еще думала: ты-то куда едешь? Но оказалось, что я ошибалась. С ним работать было одно удовольствие: хваткий, умный, толковый. Вместе с нами были еще три хирурга из Тюмени, примерно моего возраста. - Что вы брали с собой? - Мне честно сказали: вы едете на две недели, берите все, что вам будет нужно для работы. И не только для меня лично, но и для раненых. Мой чемодан собирали всем миром: сладости, мужское нижнее белье, носки... - Почему мужское нижнее белье, носки? - Раненые поступают из окопов — все перепачканы, в земле, грязные. Часто снять одежду нельзя, ее приходится разрезать. После этого ребят надо же во что-то одеть. Я думала, что везу с собой очень много — аж целых 50 пар мужского белья, носков. Но оказалось, что это всего лишь какая-то незначительная часть. Все мгновенно разлетелось. - А как вы добирались до прифронтового госпиталя? - Так как мы волонтеры, то ехали за свой счет. Но в нашей больнице замечательный коллектив. Когда там узнали о моей командировке, сразу стали скидываться на дорогу, никто не остался безучастным. Скидывались даже соседи из моего дома. В итоге я поехала за счет нашего коллектива и соседей. Ехали до Ростова. А там нас встретила машина и отвезла уже в госпиталь. От Ростова до передовой в общей сложности добирались часов пять. Хотя в мирное время там совсем рядом. Там всюду блокпосты. Но видимо, там уже наших сопровождающих знают. Когда останавливали, они говорили: мы медиков везем, и нас сразу пропускали. - А когда стало понятно, что вы в зоне СВО? - Мы проехали границу, (условную), и где-то через час езды уже все было понятно: разбитые дороги, разрушенные дома. Ни одного человека на улицах. Как в фильме ужасов. - Как вас встретили в госпитале? - Когда приехали, нам тут же сказали, что нельзя никому говорить где мы находимся, попросили вытащить сим-карты. Мы приехали, переоделись и тут же все пошли в операционную. Операционная работает круглосуточно, потому что бойцы поступают и поступают. А потом в первый же день нас бомбили. Судьба, наверное, испытывала на прочность. Вообще, я коренная москвичка и бомбежки видела только в художественных фильмах... Рассказывать об этом, на самом деле, страшнее, чем там находиться во время бомбежки. - Т.е., вы работали прямо во время бомбежки? Как вы справлялись? - Человеческий мозг, видимо, так устроен. Страх отключается, когда надо профессионально выполнить работу. Я понимала, что прямо сейчас нужно спасти человека и просто делала свое дело. Постоянный грохот за окном вызывал уже не страх, а раздражение: «Ну сколько можно, тут операция идет!» А потом мы просто включали музыку. Через неделю я стала по звуку понимать - мы бомбим, нас бомбят или работает ПВО. - Где вы жили эти две недели? - Прямо в больнице. Нам же выходить нельзя было из-за постоянных обстрелов. Жили, можно сказать, в операционной. - Работали в бронежилетах? - В бронежилете работать нереально. Ну, максимум, час можно выстоять из-за его веса. Я даже не представляю, как ребята в них постоянно ходят. - Есть куда эвакуироваться? - Да, есть подвал. И когда бомбежка сильная, туда прибегают мирные жители. Они приходят, знают, что в больнице есть, где укрыться. Но за две недели трое мирных все-таки погибло. Другое дело, что там постоянно эти обстрелы. Но нужно работать, а не прятаться. Представьте, что обстрел, стекла дрожат, бомбят, а у вас на столе лежит мальчишка, которому живот открыли и делают операцию. Что вы сделаете? Побежите вниз? - А с чем сложнее всего свыкнуться человеку, привыкшему к комфорту? - С тем, что нет воды. Там только в одном месте есть огромные цистерны. И туда как-то привозят воду, перекачивают в них. Это единственное место, где можно найти воду. Оттуда течет тоненькая-тоненькая струйка. Целиком помыться нереально. Голову - только из ковшика. Например, идет операция, вижу, что прямо сейчас моя помощь не нужна, говорю анестезиологу, что быстренько сбегаю, голову помою. Но это не быстренько. Пока в ковш тоненькая струйка накапает... А тело - влажными салфетками. А плюс там же еще и холодно, особо не разденешься. Главное, чтобы у медиков руки были чистые. А руки были чистые. - А как обстояли дела с едой? - Едой там снабжают, и она вполне приличная. Не знаю, кто готовил, но большие кастрюли с едой всегда стояли. Еда вполне приличная и даже вкусная. Такой вкусной тушенки в Москве, наверное, не сыщешь. Первое, я правда, только два раза ела, потому что времени не было. С гуманитаркой сладости привозили, особенно под Новый год. Как-то огромную баклажку меда, литров 50, прислали. Еще сало. Его тут же разобрали. Из Ростова-на-Дону многие женщины присылали домашние блинчики, пирожки. И государственное, и гуманитарное питание там есть. - Как проходили ваши дежурства? - Там нет дежурств. Там просто работаешь всегда, практически бессменно. Если чувствуешь, что край, тогда говоришь: «Ребят, я ушла спать». Идешь в соседнюю комнату, спишь 2-3 часа и назад в операционную. - Сколько без сна можно работать? - Совсем без сна можно отработать до полутора суток. Это тоже много, под конец - как зомби. Сутки без сна - оптимально. - Три часа сна это так мало... - Я когда ложилась, все время прислушивалась, если не смертельно уставала. Если двери ходуном ходят - отдых заканчивался, потому что понимала, что ребят много привезли. С врачом, с которым работала в паре, была договоренность: мы друг друга сменяли, если в операционной все более-менее было в порядке. Там нет нормированного дня — там работают, работают и работают. - Какое дежурство, хотя таковых там и нет, для вас было самым тяжелым? - Тяжело было видеть жуткие ранения бойцов. Когда я впервые увидела ранение в голову, аж обмерла, говорю: «А это что?» Врачи опытные говорят: «Снайпер работает». Боже мой... А я думала, что здесь снайперов нет. - Какие чаще всего ранения? - Взрывные. И чаще всего в живот, руки, ноги. Много ранений из-за того, что ребята во время затишья снимают броники и каски и попадаются. Понять можно, в бронежилетах все время находиться тяжело. Вообще, по количеству бойцов мы даже понимали, какие сражения идут. Если легкие, то затишье, если тяжелые пошли, значит, сражения начались. - Всех удавалось спасти? - Точно могу сказать, что за каждого бойца медики бьются до остервенения. Не останавливаются. И спасают. На самом деле, за две недели, пока я там работала, реальная смерть была только одна. Не знаю, как дальше складывается судьба наших ребят, потому что их потом в тыл отправляли. Не все выживают... - Чем отличается госпиталь «первой линии» от работы в обычной операционной? - Раненых очень много, рук не хватает, хочется скорее помочь, успеть. Одного оперируешь, и не знаешь, что с теми, кого только что подвезли. Нужно делать все очень быстро. Но это «первая линия», тут не бывает длинных операций. Самая сложная длится минут 40. - Как правило, ребятам останавливали кровотечение. Сосуды коагулировали, пережимали, чтобы ребят можно было в тыл отвезти. Если это ампутация, то опять же нужно было остановить кровотечение, пережать сосуды, артерии так, чтобы боец доехал до тыла без потери крови. Прямое переливание крови мы тоже делали. И для меня это тоже был шок. - Почему? - Дома я работаю в таком отделении, где кровотечения бывают часто. В московской больнице переливаем больным кровь часто и много, бывает, по 2-3 дозы. Но тут я была просто в шоке, когда видела, что делает живая кровь — ребята розовели прямо на столе. Вот что значит прямое переливание. - А от кого переливали? - Если нужна кровь, машина ехала на передовую, привозила оттуда 7-8 человек. Мы тут же определяли группу и переливали кровь. Ребята все проверенные. Но тут уже выбора нет... Парни все очень отзывчивые. Один, помню, говорит: «Сестричка, берите больше, я крепкий, берите больше». Я ему: «Мой золотой, больше нельзя». Он в ответ: «Да, нормально все». После сдачи крови говорю, нужно выпить горячий чай и 4-5 часов иди поспи, есть выделенное место. Они говорят: «Да, вы что?! Давайте сладкий чай и все, везите нас обратно, там наши». - А еще можете вспомнить истории, которые вас тронули? - Был такой случай. Привозят бойца, примерно лет тридцати, ампутация. Руки нет, он со жгутом. Спрашиваю его, когда было ранение. Он говорит, что примерно пять часов назад. Естественно я начинаю ругаться: «Да ты с ума сошел! Почему? Тут всего ничего до госпиталя. Что ты делал?» Он говорит: «Я друга тащил». Я-то знаю, что друг уже погиб... «Слушай, мой дорогой. Ты же понимаешь, что друг уже умер, надо было себя спасать!» Понимаете, они не оставляют погибших ребят, чтобы их близки могли проститься. - А, вообще, отличаются пациенты на передовой от обычных? - Они невероятно терпеливые. Я таких никогда не видела. Возможно, у них происходит какая-то переоценка жизни. Не было ни одной истерики, как это бывает в мирной жизни. Если ранения небольшие, но все равно нужно в тыл, они просили «просто перевязать». Очень часто от них слышала: «Я не могу никуда уезжать, отправляйте меня обратно». Это просто какая-то фантастика — до сих пор не могу этого понять. А бывает бойца на стол кладешь, он говорит: «Сестра, посмотри, как там мой товарищ», позывной называет. Говорю: «Все нормально, он живой». А он: «Если там больше нужны руки, лучше ему первому помогите». Знаете, если бы фильм сняли, я бы сказала, что такого быть не может, что это все выдуманные истории. - А сколько человек в среднем поступало? - Поступает немало. Но они не все тяжелые, слава Богу, и не все проходят через операционную. Есть и легкораненые. Все разного возраста. От 23 лет до зрелого возраста. Не могу сказать точно, какого возраста, потому, что когда поступает боец, я даже имени его не знаю. Мы записываем его позывной и все. Я не знаю ни одного имени. - А вы бойцов как-то поддерживали морально? - Конечно, старались приободрить. Не только лицо, руки почистить от грязи и крови. Особенно молодых мальчишек. В вену колешь: «Господи, сынуля, посмотри, какие у тебя мышцы, какой ты красавчик». А он в ответ: «Я что, такой грязный?» Отвечаю: «Нет, просто сейчас твои глазки отмою, посмотрю, какого они цвета». Мы старались с юмором, с добром. А так если парень без руки... Хотя они молодцы, они очень терпеливые и настроенные на победу. Многие на операционном столе лежат, в полубреду: «Ну, почему? Мы мирных защищаем, стараемся их выводить. Почему врут, что мы над мирными издеваемся?» Знаете, когда наркоз начинает действовать, язык развязывается. Если они об этом говорили, значит это их тревожило. - А со стороны противника к вам попадали? - Хирурги рассказывали, что был украинец. Как попал - неясно. Привезли. Наши хирурги говорят в шутку: «Его возьмем в последнюю очередь». А наши мальчишки раненые говорят: «Доктор, посмотрите, ему тяжело, спасайте...» Знаете, на фронте мальчишки врага бьют. Но в таких ситуациях у наших проявляются и человечность, и сочувствие. - О политике не говорили? - Мы занимались только тем, что спасали жизни и о политике вообще не говорили. Один раз, правда, был разговор. Я как-то спросила у санитарочки, она украинка: «Слушай, мы в госпитале живем, а как ты на улицу выходишь? Не страшно?» Она сказала: «Страшно будет, если вы отсюда уйдете. Потому что нас всех расстреляют». Это факт. Они очень боятся, что их бросят. Поэтому никто не обращает внимание на то, что дома разрушены, что холодно. Я ни от кого не слышала жалоб. Одна мысль - чтобы их не бросили. - Чего-то не хватает из материалов? - Растворов, инструментов, мелкой «расходки», одеял, подушек, памперсов, пеленок. Волонтеры очень помогают. В Ростове-на-Дону есть ребята, они в соцсетях пишут, что нужно, и им присылают посылки. Потом они из Ростова эти посылки сами возят на «первую линию», в госпиталя. Нам они привезли одеяла, тряпки, чтобы протирать операционные столы, ребят мыть. Они много нам белья высылали, подушек, памперсов, лекарств, шприцов. - Что вам помогало морально справляться с новым опытом? - Я решилась поехать, когда мобилизовали зятя. Ехала с той мыслью, что если Коле будет нужна помощь, он ее дождется. Две недели я жила с этой мыслью. Делала для ребят все возможное, как для своих детей. Я не могу сказать, что я очень верующий, воцерковленный человек. Но в такие минуты я верю, что добро обязательно вернется. - Николай знал, где вы были две недели? - Да. Первая реакция была отрицательная. Коля пытался отговорить, но понял, что это бессмысленно. А когда я вернулась домой, он позвонил, сказал: «Спасибо большое, что вы там были»... Не знаю, как объяснить, но я еще там, поняла, насколько востребованная и нужная у меня специальность. Здесь в Москве, я такой своей нужности не чувствую. Теперь понимаю, почему люди возвращаются туда опять и опять… (Взято у Татьяна Цебровская)